«Рождество в стране моей родной. Добрый дед с пушистой бородой, Пахнет мандаринами и ёлкой С пушками, хлопушками в кошелке», — вспоминал в 1934 году в парижской эмиграции Александр Вертинский. О мандаринах, непременном атрибуте рождественских и новогодних праздников, в 1917-м писал Борис Пастернак:
«Чтобы, комкая корку рукой, мандарина Холодящие дольки глотать, торопясь В опоясанный люстрой, позади, за гардиной, Зал, испариной вальса запахший опять».
А Иосиф Бродский описывал уже советскую предновогоднюю лихорадку:
«Сетки, сумки, авоськи, кульки, Шапки, галстуки, сбитые набок. Запах водки, хвои и трески, Мандаринов, корицы и яблок».
Короче, без мандаринов — ностальгических, романтических, нарядных — Новый год и представить-то невозможно.
Мандарины пришли в Россию из Германии в 1870-х годах, но тогда ещё не были непременным атрибутом рождественских и новогодних праздников. Созревали мандарины на юге Европы в ноябре-декабре, затем, через Германию, добирались до России только к концу января. Но в последнее десятилетие XIX века мандарины начали культивировать в Грузии, эти уже появлялись на столах зажиточных обитателей Центральной России в положенный срок.
Широкому распространению мандаринов мы обязаны трагической истории владельца «пряничного дома» на Якиманке, того самого, в котором теперь находится резиденция посла Франции.
Ярославский купец Николай Васильевич Игумнов, владелец сибирских золотых приисков и совладелец Ярославской Большой мануфактуры, получил в наследство участок земли в Замоскворечье и задумал построить дом, способный удивить московское общество. Строительство поручили ярославскому архитектору Николаю Поздееву, который в 1895 году создал особняк в псевдорусском стиле.
Московское общество действительно удивилось — неприятно: здание поражало пестротой и эклектикой. И с самого начала «пряничный дом», как прозвали его москвичи, сопровождали всякие страшилки. Поздеев умер от туберкулёза, но злые языки утверждали, что придирки заказчика — купца Игумнова — довели его до самоубийства. Дальше — больше. Игумнов поселил в здании свою любовницу, балерину Большого театра. Однажды он застал её в объятиях юного корнета, и с тех пор красавицу никто не видел.
Говорили, что разъярённый Игумнов любовницу убил и замуровал где-то в стене, а по «пряничному дому» принялся бродить её призрак. Чему вроде как есть свидетели: после революции Игумнов добровольно передал особняк новой власти, в нём поначалу сделали общежитие для работниц Гознака. Они-то и узрели однажды ночью «белую даму». Правда, случилось это после коллективного распития самогона.
Но вернёмся к началу XХ века. В 1901 году Игумнов устроил в особняке бал. Купец по-прежнему жаждал поражать московских снобов и выложил одну из комнат золотыми червонцами. Гости, прохаживаясь и танцуя, естественно, попирали червонцы ногами, а на них был профиль Николая II. На следующий же день доброхоты донесли царю, самодержец обиделся и сослал Игумнова в Абхазию: там в деревне Алахадзы, что между Гаграми и Пицундой, у купца было небольшое имение.
Отсюда и началось массовое пришествие мандаринов на наши новогодние столы. Игумнов развернул в Абхазии то, что нынче называется стартапом, — совершенно новое дело.
Осушив болотистые почвы, он создал мандариновые плантации. Кстати, выращивал он здесь и киви, и манго, построил рыбокон- сервный завод с общежитием для рабочих, в котором, помимо спален и столовой, были «курительные залы»…
После революции семья Игумнова уехала во Францию, а он остался среди своих мандариновых садов и до самой смерти в 1924 году работал агрономом в организованном здесь Совхозе имени III Интернационала. Похоронен Николай Васильевич Игумнов в деревне Алахадзы, на мандариновой плантации.
А лучшие на свете новогодние мандарины все-таки абхазские, хотя нам теперь доступны и турецкие, и марокканские, и Бог весть ещё откуда. Да только пахнут по-настоящему, по-новогоднему только игумновские.